— Да, — кивнула я. — Тот же.

— Того, что он дарит тебе такие чудесные вещи, недостаточно, чтобы понять, как он к тебе относится? — гадалка коснулась браслета, провела пальцем по драконьему гребню. — Сделано с душой. Браслет — специально для тебя… Уверена, что нужно гадать на то, что и так ясно?

— На то, что ясно, не нужно, — согласилась я. — На то, что неясно. Я хочу знать, что нас ждет, если мы будем вместе. Точнее, стоит ли нам быть вместе?

— Но если вы любите друг друга…

Я усмехнулась про себя. При чем тут любовь? Что это вообще такое? Существует ли она, если каждый зовет этим словом совершенно разные, непохожие, неповторимые чувства?

— Погадай мне, Сибил. Просто погадай.

Карты легли на стол рубашкой вверх. Три по центру, с четырех сторон от них — еще по две. Сибил поводила над ними ладонью и начала медленно переворачивать одну за другой. Нахмурилась — мое сердце пропустило удар — и покачала головой.

— Наверное, ты неправильно задала вопрос, — пробормотала она, изучая расклад.

С правильными вопросами у меня вечная проблема. Но сейчас я спросила именно то и именно так.

— Что говорят карты? Что-то плохое?

— Нет, — подруга неуверенно улыбнулась. — Непонятное. Карты показывают выбор. Ты спрашиваешь, что будет, а они не дают ответа — только выбор. Неограниченный выбор с неограниченным количеством вариантов, как хороших, так и плохих. Чтобы закончить расклад, нужно просчитать их все, а это…

— Займет всю жизнь, — прошептала я.

Замечательная подсказка! Ну спасибо тебе, боже.

Я вернулась к себе и только успела поставить на место дракончика и надеть браслет, как в дверь постучали с посланием от ректора. Через час мне нужно было прийти в главный корпус. «Хорошие новости», — радостно подпрыгивали буковки короткого письма, но меня эта радость не тронула. Видимо, задумка Крейга воплощалась в жизнь, и кто-то уже «вспомнил» пропавших. То, в чем Оливер углядел добрый знак, мне сулило новую встречу с библиотекарем.

Но об этом никто, кроме нас с инспектором, не знал, и настроение у членов экстренно собранной комиссии было взволнованно-приподнятое. Только леди Райс хмурилась, но лишь от того, что смотрела чаще других в мою сторону и не обманулась натянутой улыбкой.

— Думаю, мы можем продолжить обсуждение и без протоколиста, — заявила она во всеуслышание. — Элизабет только из лечебницы и еще нуждается в отдыхе.

Оливер стушевался под обвиняющим взглядом целительницы и согласился, что протоколист им и правда не нужен. А я порадовалась возможности опять сбежать: ведь, останься я до конца совещания, он наверняка пошел бы меня провожать.

— Завтра можете не приходить, — сказала мне леди Пенелопа. — Устройте себе выходной.

— Завтра? — Какая-то часть меня, маленькая и трусливая, ухватилась за это предложение, но я не позволила ей взять верх. — Нет, я приду. К восьми, как всегда.

Выбор? Я выберу.

И пусть Мэйтин, если не согласен, засветит мне в лоб молнией.

Хотела бы я сказать, что принятие решения сняло камень с души и я, отринув все обязательства, кроме обязательств перед собственным сердцем, устремилась навстречу грядущему счастью. И возможно, однажды так и скажу. Когда буду пересказывать эту историю внукам, например. Не признаваться же им, что бабуля Бет, проснувшись, и с кровати вставать не хотела, малодушно мечтая, чтобы на нее рухнул потолок, после чего она либо навсегда избавится от проблем, либо попадет-таки в лечебницу, минуя все стадии сборов и сомнений?

Потолок падать отказывался. Пришлось вставать, идти в ванную, умываться, причесываться, одеваться. И думать-думать-думать…

По дороге в лечебницу я размышляла сначала о том, что было бы неплохо, прояви себя библиотекарь как-нибудь, и возможное покушение страшило меня меньше предстоящего разговора. Когда половина пути была пройдена, я резко изменила мнение, решив, что со стороны преступника будет непозволительной наглостью вмешаться в мою жизнь именно сейчас. А завидев больничное крыльцо, вернулась все же к первоначальному плану: пусть меня лучше убьют… только не до конца. Чтобы невозможный мой доктор лечил меня, сидел рядом, держал за руку… А там оно как-нибудь само…

— Элизабет!

Повернувшись на голос, я увидела Саймона. Он стоял у больничной ограды, в тени разросшегося куста сирени, чьи крупные набухшие почки уже дразнились зелеными язычками будущих листиков.

— Доброе утро, — я подошла к боевику. Несмотря на волнения, ему я была искренне рада. — Что вы здесь делаете?

— Решил до начала занятий узнать, как у вас дела, — улыбнулся он. — Все хорошо?

— Да, конечно.

— Вот и замечательно. Это, — он достал из кармана маленький бумажный мешочек, перевязанный розовой ленточкой, — вам.

— Спасибо, — поблагодарила я. Сквозь шелестящую обертку пробивался запах шоколада и миндаля. — А вы…

— Хорошего дня! — Саймон помахал рукой уже от портала.

— Хорошего, — согласилась я, с наслаждением принюхиваясь к подарку. Такие конфеты продавались в кондитерской не на фунты, а поштучно, и стоили недешево. Но и вкус у них был — м-м-м…

Развернула мешочек, но полакомиться его содержимым не успела.

— Здравствуйте, Бет.

Я обернулась, спрятав сладкий подарок за спину.

— Доброе утро, доктор.

Внутри все переворачивалось от волнения, а губы невольно расплывались в улыбке.

— Что это у вас там? — он попытался заглянуть мне через плечо.

— Ничего.

— Ай-ай-ай, не стыдно обманывать старших?

Вот только этого не надо! Мне тоже не двадцать лет. Не совсем двадцать…

— Конфета, — призналась я, выставив вперед ладонь с шоколадным шариком. — Саймон угостил.

— Саймон, — насупился он притворно. — Мало мне одного героя, так у вас то оборотни с букетами, то боевики с конфетами. Видимо, придется на вас жениться, чтобы воспрепятствовать наплыву соискателей.

Конечно же, он шутил. Но… Мэйтин его разберет! С человека, признающегося в чувствах на лекции, станется сделать предложение посреди больничного двора.

Пока я думала что сказать, он как ни в чем не бывало протянул руку и взял с моей ладони шоколадку.

— Верните мою конфету! — потребовала я, так и не найдясь с ответом.

— Вашу? — усмехнулся он. — Привыкайте, Бет. Когда мы поженимся, все конфеты будут общими. Я бы даже сказал, они будут в основном моими. На прочее ваше имущество я не претендую, но сладости…

Он подбросил обсыпанный миндалем шарик и поймал ртом. Хмыкнул самодовольно и внезапно так и замер — с поднятой рукой, задранным вверх подбородком и медленно сползающей с лица усмешкой. Из уголка рта потекла тонкая шоколадная струйка.

— Доктор? — я невольно отступила на шаг, но тут же бросилась к нему.

Успела подхватить. Удержала каким-то чудом, не позволив рухнуть на землю. Уложила.

— Кто-нибудь… Помогите! — заорала, срывая связки.

Нащупала на груди кулон-передатчик и до отказа вдавила камень в оправу. С такой же силой стиснула его холодеющую руку.

— Доктор, пожалуйста… Эдвард! Эд!

Появились люди. Много людей.

Они что-то делали, кричали, тормошили меня зачем-то, по щекам хлопали, словно это я лежала на земле без сознания.

Потом возникли откуда-то стены. Светлый проем окна в полупрозрачных волнах занавесок. Знакомая кушетка. Чьи-то руки, содравшие с меня пальто.

Стакан, в котором плескалась вода. Его подсовывали мне под нос, чередуя со смятой салфеткой, и я долго не могла понять, зачем мне эта салфетка. Насморка у меня нет. Испачкалась, может быть?

Затем будто спала невидимая завеса, отрезавшая меня от реальности, и я почувствовала резкий запах спирта и гвоздики.

Тут же вернулись все остальные чувства.

Я вскочила, но властная рука легла на плечо, вернув меня на кушетку.

— Посиди, девочка, — Крейг никогда прежде не обращался ко мне на «ты» и девочкой не называл, и от этого ощущение, что случилось что-то из ряда вон выходящее и ужасное, усилилось. — Посиди. Там знающие люди занимаются, а ты мне про конфету расскажи.